Андрей Мартьянов - Творцы апокрифов [= Дороги старушки Европы]
— Надо полагать, тут проходила мирная беседа? — осведомился Гай, мельком отметив разодранную рубаху попутчика и явные свидетельства того, что итальянца по меньшей мере один раз изрядно приложили к стене.
— Исключительно мирная, — Франческо облизнул разбитую губу и нервно хмыкнул.
— И можно узнать предмет сего увлекательного разговора? — не без ехидства продолжил сэр Гисборн. — Кстати, мне показалось, или их в самом деле было трое? Чем ты не угодил этим господам? Ты хоть кого-нибудь запомнил?
— Один из них — Гиллем де Бланшфор, имен остальных не знаю, хотя в лицо узнать могу, — Бернардоне-младший оторвался от стены и сдавленно ойкнул.
— Гиллему-то ты чем помешал? — недоуменно спросил Гай. — Ты с ним вроде и не разговаривал… Или, ты уж прости, дело в леди Бланке или какой другой здешней даме?
— Чем мешает молодому хозяину в темном коридоре хорошенькая служанка? — уныло вопросил Франческо и, осторожно проведя пальцами по лицу, подытожил: — Надо было родиться косым на оба глаза или горбатым, на худой конец.
— О Господи, ну и дом… — Гай наконец сообразил, в чем истинная причина драки, и не знал, засмеяться ему, посочувствовать или послать к черту все куртуазные условности, разыскать Гиллема и незамысловато набить морду, да так, чтобы тот месяц-другой не мог подняться. — С тобой все в порядке?
— Если не считать печального обстоятельства, что завтра моя физиономия будет по цвету напоминать перезревшую сливу… — начал Франческо и вдруг осекся на полуслове, вслушиваясь в ночную темноту. Сэр Гисборн хотел спросить, что его насторожило, но вопрос оказался излишним.
Звуки виолы. Отчетливо различимые в тишине, создающие рваную, скачущую мелодию, царапающую по ушам.
Не сговариваясь, они сорвались с места, толкаясь, взлетели по лестнице и остановились, судорожно озираясь. К аккордам прибавился голос — хрипловатый, навсегда сорванный голос, звучащий, казалось, отовсюду:
Но страшен стон и душен сон, где светом стала тьма,
В краю безбожных дударей теперь всегда минор.
Летит на мертвый Каркассон тоскливая зима.
И город Альби, в чьих домах ни окон, ни дверей,
Опять распят
Гурьбой солдат
И гордым лязгом шпор.
Esquise mua, вы лживы, монсеньор…
— Там! — Франческо, наконец, заметил смутный человеческий силуэт, устроившийся на выступе угловой башни, на высоте около шести или семи локтей над землей. Гай ошарашено подумал, как певец смог вскарабкаться туда без посторонней помощи или надежной веревки с крюком на конце. — На карнизе!
Песня оборвалась. Почти неразличимая в лунном свете тень наклонила всклокоченную голову, снисходительно посмотрев вниз.
«Этого не может быть, — отстраненно подумал Гай, цепляясь за последние останки здравого смысла. — Когда он успел добраться до Ренна, если мы видели его больше двух седмиц назад в Муассаке, и он шел пешком? Этого просто не может быть. Нам кажется. На самом деле там никого нет. Это мороки замка. Наваждение».
— Погоди! — Франческо подбежал к подножию башни, остановился там, задрав голову и звонко выкрикнул: — Погоди! Это ведь не последний куплет, да? Скажи, это не последний куплет?
Наверху жалобно звякнула задетая струна и слетели, кружась, два еле слышных слова:
— Не последний…
— Я больше никого не вижу, — растерянный Франческо отступил назад, тщетно высматривая только что восседавшую на узкой кромке карниза фигуру. Облако закрыло луну, а когда ушло — сгинул и человек, называвший себя Лоррейном.
— Ты ничего не слышал о недавних погромах в городе Альби? — вдруг быстро спросил Гай. Итальянец отрицательно покачал головой. — Я так и думал… Не хотел бы я очутиться в шкуре того монсеньора, которому предназначена эта песня. Или она для де Транкавелей?
— Для них или про них? — Франческо поежился на ветру, кутаясь в обрывки некогда хорошо выглядевшей одежды.
— По-моему, для них, — задумчиво протянул сэр Гисборн и запоздало спохватился: — Пойдем отсюда. Я кое-что узнал и хочу, чтобы ты помог мне разобраться.
Выждав мгновение, когда Гай отвернется, Франческо торопливо проверил, уцелело ли его сокровище. Хвала святому Бернару и Мадонне, сотворившим крохотное чудо — после драки он успел подобрать выпавшую чашу раньше, чем она попалась на глаза мессиру Гисборну, и она по-прежнему оставалась с ним. Над зловещими тайнами в самом деле лучше размышлять под крышей и в тепле. Все-таки он Счастливчик — не появись на редкость вовремя мессир Гай, чем бы все закончилось? Он справился с одним из нападавших, но Гиллем и его второй дружок вполне могли бы добиться желаемого.
Глава пятнадцатая
Ни славы, ни победы
Дугал видел сон; сон о давно забытом прошлом. Дело происходило ранней весной — окрестные холмы в призрачной зеленой дымке, сладкий запах мокрой земли, черные оседающие сугробы в оврагах. Белые хлопья, взлетающие над тесным ущельем и росой оседающие на камнях — речка Байнен, и без того бурная, после недавнего паводка превратилась в негодующее чудовище, стремящееся сокрушить все, что встанет на его пути. Байнен яростно клокотала, подгрызая стены своего ложа, и даже здесь, наверху, ощущалось чуть заметное подрагивание земли под ногами.
Трое мальчишек-подростков, на вид лет тринадцати-четырнадцати (на самом деле они могли быть намного младше — в здешних краях люди быстро проходят путь от младенца до старика) топчутся неподалеку от края обрыва. Мальчишки ежатся от холодного ветра, хихикают, подталкивают друг друга все ближе к неровному срезу, за которым начинаются тридцать-сорок локтей мокрой глины, пронизанной древесными корнями, и ликующее безумие грязно-белой воды в клочьях рваной пены. Примерно на высоте двух человеческих ростов вдоль берега шагов на пять-шесть тянется грозящий вот-вот осыпаться узкий карниз, на котором в состоянии удержаться достаточно ловкий и легкий человек. Например, подросток.
Мальчишки слишком часто озираются по сторонам — если кто-нибудь из взрослых увидит их здесь и поймет, что они задумали, взбучки не миновать. Но сегодня такой замечательный весенний денек, и компания слишком молода, чтобы всерьез задумываться о возможной опасности. К тому же они только что поспорили, и на кон поставлено настоящее сокровище — маленький кинжал, подарок отца одному из подростков, будущая награда тому, кто рискнет пройти по шаткому выступу над бурлящей Байнен.
Вожак крохотного отряда — долговязый, тощий, с глазами, лихорадочно блестящими в предвкушении жутковатого приключения — стоит на краю обрыва, примериваясь, где удобнее начать спуск. Одно стремительное движение, он уже за краем, цепко удерживаясь на крутизне, перемещаясь все ниже и ниже, пока не добирается до карниза и не встает на него обеими ногами. Он задирает голову и вызывающе смотрит снизу вверх на приятелей, чьи лица отсюда кажутся бледными овальными пятнами. Поток ревет и беснуется, зажатый в ставшие слишком тесными стены ущелья. Ему нужно преодолеть от силы пять или шесть больших шагов, и причина, толкнувшая его на рискованный поступок, кроется вовсе не в кинжале и не в затаенном восхищении друзей. Ему нравится заигрывать со смертью, ощущать за плечом ее ледяное дыхание, и всегда ускользать. Он ни мгновения не сомневается, что улизнет и на этот раз. Улизнет, оставив старую каргу в дураках, и посмеется над ее неуклюжими попытками схватить его.
Корень, за который он ухватился, с треском рвется. Очень долгое мгновение он смотрит на зажатый в ладони обрывок, покрытый землей, затем бросается вперед, распластываясь на мокрой глине и пытаясь сохранить равновесие. Уступ под ногами медленно проваливается, но мальчишка еще не понимает, что случилось. Это происходит не с ним, с кем-то другим, а он благополучно добрался до своей цели и сейчас вскарабкается наверх.
— Лови! — доносится сверху истошный вопль. — Держи-ись!
Разматывающаяся веревка задевает его за плечо. Он медленно, как во сне, протягивает руку, пальцы на мгновение ощущают надежный колючий волос, но карниз начинает стремительно осыпаться, увлекая его за собой. Он еще успевает бросить один взгляд вверх, на удаляющиеся перекошенные лица, и подумать: «Интересно, я сначала разобьюсь или захлебнусь?»
Он падает молча, и спустя пару ударов сердца Байнен принимает его вместе с лавиной щебенки, вырванных с корнем растений и комьев глины. Черные камни в пенящейся воде похожи на зубы бешеной собаки, и эти равнодушные челюсти с размаху смыкаются на нем.
Только тогда он начинает кричать и просыпается. Вернее, кричит, приходит в себя, судорожно пытается вскочить и снова кричит — на этот раз от ослепительно-белой молнии боли, пронзающей левую руку. Не худа без добра: вспышка заставляет вспомнить, что его тринадцатилетие давным-давно осталось позади, вместе с друзьями детства и падением в реку. В тот промозглый весенний день он сумел поймать брошенную веревку, и приятели выволокли его наверх — трясущегося от пережитого прикосновения Старухи с косой, но не угомонившегося. Он никогда не задумывался, почему они всегда поддерживают его, какой бы замысел не пришел ему в голову, считая их поступок само собой разумеющимся. Разве он не был самым сообразительным и решительным среди них? Друзья защищали его перед сверстниками, когда их компания сталкивалась с другой, перед рассерженными родителями, решавшими, что пора положить конец проделкам младшего отпрыска, и не покинули его, когда… Когда что?
